КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК • ПЕРЕВОДЫ И МАТЕРИАЛЫ
CARM. ICARM. IICARM. IIICARM. IVCARM. SAEC.EP.SERM. ISERM. IIEPIST. IEPIST. IIA. P.

Квинт Гораций Флакк

© Порфиров П. Ф.Лирические стихотворения Квинта Горация Флакка. СПб., 1902. 214, IV стр. Стр. 1—13.

«Приговор должен быть основан на верном, честном изучении дела. Он произносится не с целью тревожить могильный сон подсудимаго, а для того, чтобы укрепить подверженное безчисленным искушениям нравственное чувство живых, усилить их шаткую веру в добро и истину. Да будет же каждому воздано по заслугам: признательность разнородным труженикам, в поте лица работавшим на человечество, удовлетворившим какому нибудь из его требований; строгое осуждение людям, обманувшим современников счастливою отвагою или гениальным эгоизмом. В возможности такого суда есть нечто глубоко утешительное для человека. Мысль о нем дает усталой душе новыя силы для спора с жизнью».

Грановский (соч. «Аббат Сугерий», предисловие

Суд истории ни над одним из писателей не был, кажется, столь разноречив, как над Горацием. На ряду с восторженными его почитателями, как человека и гениальнаго писателя (Лессинг, Виланд, Цумпт, Пассов и др.), встречаешь имена ярых противников римскаго поэта. За что только не осуждали Горация? Его обвиняли в лести Меценату и Октавиану, в безразличном отношении к религии и политике, его обвиняли в безнравственности, причем требовали от подсудимаго чуть ли не христианских добродетелей, забывая о том, что Гораций не дожил 8 лет до рождения Христа, а также и о том, что бездна девятнадцати веков истории отделяет нас от поэта. Странное дело! Невольно хочется ответить словами самого Горация: «всему есть мера; есть же, наконец, определенныя границы, вне коих не может существовать истина» (Sermones I I, 106107).

Мы, с своей стороны, не без трепета решаемся потревожить тень великаго поэта, чтобы вкратце проследить главные моменты его жизни, а подчас заставить говорить его самого.

Квинт Гораций Флакк родился 8 Декабря 689 года от основания Рима (за 65 лет до Р. X.), в небольшом городке Венузии, на границах Апулии и Лукании (Sermones II I, 34). По свидетельству Светония, отец его  вольноотпущенник  был сборщиком податей. О матери своей Гораций не говорит ни слова. Когда сын подрос, отец не захотел посылать его в Венузинскую школу, а собрав последние гроши, переселился с ним в столицу  Рим, чтобы дать ему здесь хорошее образование. Как старик-отец любил сына, как следил за его воспитанием, видно, между прочим, из того, что сам каждое утро провожал его в училище, не доверяя наемному педагогу (раб, провожавший детей в школу). Зато какой страстной привязанностью, какой благоговейной любовью горел потом всю жизнь Гораций к памяти своего родителя. Но послушаем самого поэта (Sermones I VI, 6598): «если моя природа, вообще прямодушная, грешит некоторыми обыкновенными недостатками, подобно тому, как и на прекрасном теле найдешь местами родимыя пятна; если никто не может попрекнуть меня ни корыстолюбием, ни грязным развратом; если  коль позволено сказать что нибудь похвальное самому себе  жизнь моя чиста, безупречна и дорога друзьям,  то виновником всего этого был мой отец. Он  человек бедный, владевший небольшим наделом земли  не захотел, однако, посылать меня в школу (ludus) Флавия, куда, перевесив сумку и счетную доску через левую руку, хаживали знатныя дети великих центурионов относя в средних числах месяца жалованье своим учителям  но в ту пору, когда я был еще отроком, решился отвезти меня в Рим  учиться тем же наукам, которым учат детей своих всадники и сенаторы... Сам отец неотступно был при мне неподкупнейшим стражем среди моих учителей, он предохранил меня  что составляет первое украшение нравственнаго человека  не только от дурных поступков, но и от дурной славы. Он не боялся, что ему потом могли бы колоть глаза моим воспитанием, если бы я сделался глашатаем или, как он, занял бы незначительную должность сборщика податей,  да и я не роптал бы. Тем более должен я хвалить и благодарить его теперь (т.е. сделавшись любимым другом Мецената). Да, никогда, пока я в здравом уме, никогда не пожалею о том, что имел такого отца, и не буду защищать себя от нападков так, как большинство людей, которые твердят, что не по их вине родители их не родовиты и не знатны. Мои слова и мой образ мыслей далеко не таковы: если бы природа могла позволить нам снова вступить с отроческих лет на пройденный уже путь жизни и выбрать себе, для тщеславия, каких угодно знатных родителей, и каждый пожелал бы их себе,  то я, довольный моими, не захотел бы иметь своим отцом человека, отличеннаго от других связками ликторов и курульным седалищем».

Так думал и писал Гораций в то время, когда происхождение играло решающую роль в общественной жизни Римскаго государства.

Из Рима Гораций отправился в столицу Греции  Афины, с целью закончить свое образование изучением философии и математики. Судьба распорядилась иначе. В 44 г. до Р. X. был убит Юлий Цезарь, а главный заговорщик Марк Юний Брут прибыл в Афины, по пути в свою провинцию Македонию. Учившаяся в Афинах римская молодежь восторженно приветствовала его, как освободителя отечества. Увлекся и Гораций, примкнул к войскам Брута и, несмотря на свою молодость (21 год), был назначен начальником легиона. Но уже в 42 году, в битве при Филиппах, Брут был разбит на голову. Войско его, а в том числе и Гораций, бежало с поля битвы. Когда же потом победителями (Антонием и Октавианом) была объявлена амнистия, Гораций вернулся на родину. Отец его уже умер, а недвижимое имущество было конфисковано. Чтобы чем-нибудь существовать, он находит в Риме место квесторскаго писца (scribae quaestorii). К этому же времени следует отнести и начало серьезной литературной деятельности Горация, хотя, учась еще в Афинах, он писал стихи на греческом языке. Начинается его литературная деятельность. Что же он пишет? Помилованный Октавианом, сочиняет ему панегирики? Старается ценою талантливой лести выбиться из бедности?

Ничуть не бывало. Он пишет сатиры, доставившая ему массу врагов: плохой путь снискать расположение римской знати, Мецената или Августа! Что же побудило поэта писать сатиры? Впоследствии, в послании к Юлию Флору (Epistulae I I, 4052), перечислив вкратце события своей жизни, предшествовавшия занятиям литературой, Гораций пишет:

...paupertas inpulit audax,

Ut versus facerem,

т. e., «отважная бедность побудила меня к стихотворству». Это место ученые толкуют различно, и некоторые даже полагают, что Гораций решился жить стихами. Но дело представляется гораздо проще и яснее: лишенный родного гнезда и клочка отцовской земли, обманутый в своих пылких мечтах, «с обстриженными (по переводу Кантемира) крыльями, Гораций, которому страшиться было нечего, дерзкий в своей бедности, стал писать сатирические стихи. Поэт стоял на тягостном распутии. С одной стороны, его пугал кровавый образ гражданской междоусобицы, выродившейся, со времени гибели Брута, в грабежи, насилия и всевозможныя злодейства, прикрывавшияся широким знаменем свободы; с другой стороны, в сокровенных уголках его сердца кроется еще наивный идеалист, который, грустя о гибели отечества, мечтает покинуть с лучшею частью сограждан Италию и переселиться куда нибудь  сам не знает куда  подальше от родины, где бы Римляне могли зажить обновленною жизнью (Epodi XVI). С годами, конечно, несбыточныя мечты юноши развеялись, и он понял, что возстановление республики при столь тягостных обстоятельствах, при столь ужасающих нестроениях как в самом государстве, так и в обширных его колониях, не только безполезно, но прямо пагубно. Следует однако, отметить, что нравственный переворот в Горации совершался годами, не без причин и не без колебаний, вопреки взглядам некоторых, изображающих римскаго поэта каким то юрким ренегатом, которому было безразлично, сражаться ли под знаменами Брута и Kaccия во имя свободы, или петь гимны Октавиану. Идея римской монархии, сама по себе, помимо каких-либо личных разсчетов и даже помимо каких-либо достоинств Октавиана, как человека, стала привлекать симпатии поэта,  и каким кликом неожиданнаго испуга и сердечной грусти звучит одно из его лучших и задушевных стихотворений:

О navis, referent in mare te novi

Fluctus...

(Carmina I XIV)

Эти стихи написаны в то время, когда Риму вновь угрожала гражданская распря между Октавианом и Антонием. Гораций сравнивает крушимую междоусобными смутами родину с разбитым, лишенным парусов и богов-хранителей кораблем, который, однако, не смотря на испытанное, опять собирается пуститься в пагубное море.

В 716 г. Гораций знакомится с двумя знаменитыми современниками  поэтами Люцием Варием и Виргилием  и бедный квесторский писец представлен всемогущему Меценату. Здесь не место говорить о личности этого вельможи, о его отношениях к императору Августу  об этом существует целая литература  нам интересно, чем был для Мецената Гораций. Взаимная приязнь, основанная на сходстве политических убеждений, главным же образом на любви к литературе, с годами окрепла в дружбу и прекратилась лишь со смертью Мецената. Что Меценат ценил Горация не как поэта-льстеца, а как поэта-друга, очевидно, между прочим, из того, что Гораций в своих произведениях весьма часто именует всесильнаго Мецената другом, чего, конечно, никто не осмелился бы сказать без основания. Напр., в XVIII стих. II книги поэт говорить:

...nес potentem amicum

Largiora fiagito.

Прочтите XVII стих., этой же книги: «Cur me querelis exanimas tuis»,  какой задушевной, какой беззаветной дружбой веет от этих стихов. Нет, их не мог написать льстец. Говорят, Гораций льстил Меценату, но чего же он добивался и чего добился? Если считать результатом всех стараний подаренную ему Сабинскую деревушку, то  смешно сказать  это весьма ничтожная подачка такому талантливому льстецу. Жалкое обвинение! В ответе невольно срывается с языка:

Ты, Мецената друг, поэт Октавиана,

Сабины лишь имел, да пять рабов всего,

Не льстил и не искал ни почестей, ни сана

В тиши Тибура своего.

Осенью 30-го года до Р. X. в Риме было получено известие о победе при Акциуме, которую одержал Октавиан над Антонием и Клеопатрой. Это известие вызвало целую бурю народных восторгов, ибо отныне погасало все еще тлевшее пламя междоусобной распри, столь пагубно прошедшей по римским пределам. Гораций искренно присоединяется ко всеобщему ликованию, восклицая, что вот теперь-то можно на свободе попраздновать:

Nunc est bibendum, nunc pede libero

Pulsanda tellus...

(Carmina I XXXVII)

Здесь поэт называет Клеопатру «чудовищем, ниспосланным судьбой» (fatale monstrum). Об Октавиане он говорит сочувственно, но без всякой лести. Вообще следует заметить, что Гораций никогда не писал восторженных панегириков, подобных тем, какие писали Варий, Виргилий и Овидий. На все убеждения воспеть деяния Августа или его полководцев в эпическом произведения (Maeonium carmen) Гораций искренно заявляет, что не чувствует в себе способностей эпическаго поэта. Несомненно, однако, что к правлению Октавиана, поэт питал полное сочувствие. Большинство историков сходится в похвалах этому императору, при котором метрополия, а в особенности колонии вздохнули свободно, как после многолетняго тяжелаго кошмара. Фет метко сказал: «весь Гораций есть гимн освобождению Августом страны от крамолы партий, жестокостей междоусобиц и разбоев на море и суше». Однако Август нравился Горацию не только как умный и сердечный государь, но и как прекрасный семьянин, простой, лишенный мелкаго тщеславия человек, который, ко всему тому, сочувствовал писателям. Поэтому к Горацию, как нельзя лучше, идут слова его русскаго собрата  Пушкина, котораго также неоднократно обвиняли и обвиняют до сих пор в ренегатстве и лести:

Нет, я не льстец, когда царю

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

По словам Светония, Август дружественно относился к поэту. Так, например, предлагал ему место личнаго своего секретаря, чтобы «сделать его постоянным своим собеседником» (convictor). Гораций, но любивший жить всегда в шумной столице, отклонил это предложение  Август не обиделся. Или: по прочтении некоторых сатир Горация, Август жаловался поэту, что ни разу не встретил в них своего имени.  «Или ты боишься, чтобы дружба со мною не послужила дли тебя позором в потомстве?» Слова Кесаря, как видим, оказались пророческими.

Таковы были взаимныя отношения Августа, Мецената и Горация. Но сделавшись приближенным и любимым человеком Кесаря и перваго вельможи, Гораций ничуть не изменился ни в нравственном отношении, ни в образе жизни. Он не был царедворцем. От шумной жизни Рима, из Эсквилинскаго дворца Мецената поэт часто бежал в Устику  свою деревушку. Здесь, в безмятежной тишине уединения, а не там  на стогнах вечнаго города  посещала поэта желанная Муза. Поэзия была для Горация насущна, как воздух. Поэзия была его жизнью. Как прекрасно в устах самого поэта такое признание: «суждена ли мне спокойная старость или смерть вот-вот приосенит меня своими черными крыльями, богач или бедняк, в Риме или в изгнании, какого бы цвета ни была ткань моей жизни,  я буду писать» (Sermones II I, 54 и след.).

Ни придворная должность, ни сан, ни богатства не пленяют поэта. Его пленяет поэзия мирной сельской жизни.  «Вот чего я желаю»  признается Гораций: «кусочек поля не слишком большой, где был бы сад, и рядом с домом непересыхающий источник и, кроме всего этого, небольшой лесок» (Sermones II VI).

Как это напоминает Пушкина:

Иныя нужны мне картины:

Люблю песчаный косогор,

Перед избушкой две рябины,

Калитку, сломанный забор.

Счастье не в богатствах, а в умеренной и спокойной жизни. Смешно целый век гоняться за призраками обманчиваго счастья, не довольствуясь никогда тем, что имеешь, и забывая, что mors ultima linea rerum (Epistulae I XVI, 79). Жалкие люди! Взяли бы хоть пример с маленькаго муравья: он всегда образец большого трудолюбия, тащит ртом все, что может, и прибавляет к своей кучке, которую лепит, далеко не безпечный в мыслях о будущем. Но как только Водолей помрачит переменившийся год, он не ползет больше никуда, а мудро пользуется тем, что приобрел прежде» (Sermones I I, 33 и след.).

Нам хотелось бы сказать еще несколько слов по поводу упрека, брошеннаго Горацию, между прочим, Галаховым: «в нравственности он брал не с высока... Во всем же прочем  и в религии, и политике  Гораций хранит, как сокровище, свое равнодушие, которое выражается им откровенно», и пр.

Что касается политики, то вышесказаннаго, думаем, достаточно, чтобы не согласиться с мнением Галахова. Не безразличен Гораций и к религии. В начале ХII стих. I кн. он восклицает:

Но что мне раньше петь, как не Отцу хваленье,

Кто устрояет жизнь и смертных, и богов,

Кто морем, сушею и твердью управляет

В круговращении веков:

От коего ничто во веки не исходит

Подобное ему, иль выше, чем он сам...

Или прочтите XXXIV стих., той же книги, сат. II II, 100 и след. Гораций скорбит при виде того, что древние храмы приходят в ветхость и рушатся, тогда как ненасытные богачи не знают, куда приложить своих сокровищ, не помогая ни родине, ни бедняку-ближнему, у котораго даже одного асса нет, чтобы купить веревку для петли.

В заключение биографии отметим, как распался тройственный дружески союз Августа, Мецената и Горация. Первым умер Меценат  в сентябре 8-го года до Р. X. В завещании он писал Августу:

Horati Flacci uti mei memor esto.

A 27 ноября того же года умер и Гораций, завещав свое небольшое имение Августу. По этому поводу проф. Благовещенский справедливо замечает: «в глазах всякаго разумнаго человека эти факты должны иметь большое значение. Положим, что можно целую жизнь играть в дружбу и носить маску, но едва ли такая игра придет на мысль человеку в последния его минуты*.

Гораций является величайшим поэтом золотого века римской литературы. Он национален и самобытен даже в тех произведениях, где пытается перенести на римскую почву эолийскую мелику. Гораций  поэт, в произведениях коего отразились полностью, как в ясном, спокойном море, мимобегущия события, современная римская жизнь, ея нравы, ея борьба и волнения. Гораций, по выражению проф. Модестова, такой же национальный римский лирик, как Пушкин  русский, хотя тот и другой нередко получали вдохновение от иностранных поэтов, и хотя стихотворные размеры того и другого не составляют принадлежности их национальной поэзии». По широкому захвату своего поэтическаго кругозора, по искренности и глубокой впечатлительности, Гораций должен быть поставлен выше Виргилия, не говоря уже об Овидии. Немудрено, что ни один из писателей древности не дошел до настоящаго времени в таком громадном количестве рукописей, как Гораций (около 250); усердно переписывался он средневековыми монахами в безмолвных кельях монастырей. Не мудрено также, что и до сих пор не ослабел интерес к произведениям величайшаго римскаго лирика.

Оставляя пока в стороне западную литературу переводов Горация, которой со временем мы думаем посвятить особое сочинение, упомянем здесь вкратце о русских его переводчиках, и о влиянии вообще его произведений на отечественную литературу.

Ни один из древних поэтов Греции и Рима, ни даже сам божественный Гомер не отразились так ярко на впечатлительном лоне нашей поэзии, как Гораций. С древняго времени до последних дней тянется плеяда переводчиков и поэтов  подражателей

Если мы не ошибаемся, первый, кто познакомил русскую литературу с произведениями Горация, был кн. А. Д. Кантемир. Им переведены 2 книги писем Горация. Перевод снабжен предисловием, кратким «житием Кв. Горация Флакка», таблицей писем Горациевых и подробнейшими подстрочными толкованиями, не лишенными иногда значения и в настоящее время, но местами чрезвычайно наивными, в роде объяснения, приведеннаго выше. Из предисловия к «письмам» оказывается, что перевод их Кантемир предпринял с утилитарной целью: «из его сочинений выбрал я письма, для того что оне больше всех других сочинений обильны нравоучением. Почти всякая строка содержит какое-либо правило, полезное к учреждению жития». Замечательно, что даже в своем посвящении этого перевода Императрице Елизавете Петровне Кантемир ясно подражает Горацию:

Сильнее, приятнее венузинца звоны,

Но я твоим говорю языком счастливым

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не далеко отстою, хоть с ним не равняюсь,

Если-ж удостоюся похвал твоих ценных,

Дойдет к позднейшим моя потомкам уж слава

И венузинцу свою завидеть не стану.

Последния две строки прямо напоминают Горация (Ср. стих.: ХХХ-ое III кн. и III  IV кн., ст. 16). Что касается качества переводов Кантемира, то, несмотря на близость их к подлиннику, они теперь представляются совершенно устаревшими. Вот начало письма I, первой книги:

Меценате, питый мне первыми стихами

И котораго еще последних петь стану,

Довольно уж вызнанна меня, отставнаго,

В прежнее позорище вновь ты включить ищешь.

Кроме писем, Кантемиром переведена из VI сатиры 2-й книги та часть, где разсказывается басня о городской и полевой мыши. Помимо того, многия сатиры Кантемира местами представляют простой перифраз выражений Горация, а иногда и целых строф. Таковы, например сатиры: «К уму своему», «Филарет и Евгений», «К Архиепископу Новгородскому» (о различии страстей человеческих), «Сатир и Периерг», сатира VIII (на безстыдную нахальчивость) и др. Песнь I (противу безбожных)  ничто иное, как распространенный перевод 34 стихотворения I кн.

По поводу Песни II (о надежде на Бога), где целыя строфы (4 и 5-ая) представляют буквальный перевод 9-аго стих. 1-ой кн., Кантемир говорит в примечаниях. «Основание сей песни взято из Евангелия и из Горация. Чудно, сколь меж собою Спаситель и римский стихотворец согласуются в совете о отложении лишних печений и сколь от того разгласныя заключения производят. Смотри в Святом Евангелии от Матфея гл. 6, ст. 28 и от Луки гл. 12, ст. 27, да Горациеву оду, книги 1».

Мы не будем подробно распространяться о влиянии Горация на произведения нашего древняго сатирика. Кантемир в своих сатирах усваивает и форму, и даже часто мысли, являясь рабским подражателем Горация. Напрасно поэтому Галахов думает, что, подражая Горацию, Кантемир заимствует лишь «план и поэтические приемы, не сущность мыслей, а матерьял слога. Это чужая канва, по которой он выводил свои узоры (Отеч. зап. 1848 г. XI.)

Из позднейших наших писателей отдали дань подражания римскому поэту Тредьяковский, Ломоносов и Державин.

Приведем перевод Ломоносова знаменитаго стихотворения Exegi monumentum, которому подражали Державин и Пушкин.

Я знак безсмертия себе воздвигнул

Превыше пирамид и крепче меди,

Что бурный аквилон сотреть не может,

Ни множество веков, ни едка древность.

Не вовсе я умру; но смерть оставить

Велику часть мою как жизнь скончаю.

Я буду возрастать повсюду славой,

Пока великий Рим владеет светом.

Где быстрыми шумит струями Авфид,

Где Давнус царствовал в простом народе,

Отечество мое молчать не будет,

Что мне беззнатной род препятством не был,

Что-б внесть в Италию стихи Еольски

И первому звенеть Алцейской Лирой.

Взгордися праведной заслугой, муза,

И увенчай главу Дельфийским лавром.

В русской литературе существуют еще, кроме этого, два прекрасных перевода, а именно: Капниста и в позднейшее время Фета.

После Ломоносова переводил и подражал Горацию Державин. Многия его оды  прямое подражание Горацию.

Подражал Горацию и переводил из него также М. Милонов, (напр., знаменитое ХIV стих., I кн. или 2-ая эпода).

Мерзляковым переведена De arte Роеtica liber и 25 лирических стихотворений (од).

На поэзию Батюшкова, помимо влияния Монтаня, Вольтера, Тибулла и др., ясно также заметно влияние Горация: замечается, например, усвоение изящной художественной формы и даже  в частности  заимствование некоторых образов и картин. Выпуклее всего подражание Горацию в одной из ранних пьес Батюшкова: «Совет друзьям», проникнутой чисто горацианским эпикуреизмом. В своем раннем стихотворении «Мечта», Батюшков дает характеристику Горация, впрочем, довольно узкую и одностороннюю:

Мечтанье есть душа поэтов и стихов.

И едкость сильная веков

Не может прелестей сокрыть Анакреона,

Любовь еще горит во Сафиных мечтах.

А ты, любимец Аполлона,

Лежащий на цветах

В забвеньи сладостном, меж нимф и нежных граций,

Певец веселия Гораций,

Ты в песнях сладостно мечтал,

Мечтал среди пиршеств и шумных и веселых

И смерть угрюмую цветами увенчал.

Пушкин любил Горация: он оставил нам вышеназванное подражание «Exegi monumentum», вольный перевод 7-аго стих. 2-ой книги: «Кто из богов мне возвратил» и подражание стих. XVIII 3-ей кн. («К Домовому»).

Сатиры Горация имеют переводчиков, в лице Дмитриева* и гораздо позднее В. Водовозова**. Очень немногим, к сожалению, знакомы переводы И. П. Крешева, печатавшиеся в старых журналах, как, например, «Библиотеке для чтения». Впрочем, книжка его «Переводы и подражания», вышедшая в 1862 году в СПБ., в настоящее время, как редкость, не имеется в продаже. Талантливый и  странно  совершенно забытый поэт Крешев оставил нам перевод 19 стихотворений Горация, 2-ой и 15-ый эпод и одно подражание: «Друг! Не всегда цветут холмы...» Прочтя эти переводы, нельзя не пожалеть, что в силу печально сложившихся обстоятельств, он не оставил нам полнаго перевода всех произведений Горация. Из биографии Крешева видно, что, несмотря на прекрасное классическое образование, он всю жизнь принужден был заниматься литературной поденщиной. В трескучий зимний вечер, он запирался нередко в нетопленой комнате, готовить к набору следующаго дня веселый фельетон об удовольствиях петербургской масляницы. И среди такой ужасной, убийственной обстановки прорывались подчас энергические стихи Горация, котораго так любил молодой поэт. Мы позволяем себе это небольшое отступление о жизни Крешева, в виду того, что большинство читателей вовсе не знакомы с этим симпатичным переводчиком. Нельзя не согласиться, что переводы Крешева хороши, и даже Фет подчас стоить ниже его, как переводчик. К недостаткам Крешева следует, однако, отнести иногда чрезмерную звучность рифм, для чего, подчас, он жертвует буквальностью перевода.

Особенно много потрудился над Горацием Фет, сделавший весьма ценный вклад в сокровищницу русской поэзии  переведшей все произведения Горация.

Разумеется, указанная нами целая плеяда переводчиков или подражателей Горация далеко не полна. Так, напр., мы не упомянули таких переводчиков, как В. Орлов, Н. Кроль, Ф. Берг, В. Крестовский, Филимонов, Кельш, Фокков, Вейнберг, Вердеревский, Д. Мережковский, Зубков, Вера Романова и др.

В самое последнее время переводили из Горация проф. О. Е. Корш и В. В. Никольский.

Примечания

) К слову, курьезно объясняет Кантемир это выражение Горация: «в самом деле, обстригли крылья Горацию в бою на филиппических полях, понеже потерял он тогда чин полковничий» (Соч. Кантемира, под ред. П. А. Ефремова. 1867 г., т. I, стр. 547).

*) Юпитеру.

*) Н. М. Благовещенский, «Гораций и его время, 1878 г., стр. 126.

*) Сатиры Кв. Горация Флакка, пер. М. Дмитриева, Москва, 1858 г.

***) Если не считать устаревшаго перевода сатир и посланий, сделаннаго Барковым (Кв. Горация Флакка Сатиры или беседы, с примечаниями, с латинскаго языка преложенные российскими стихами академии наук переводчиком Иваном Барковым, 1763 г.).

На сайте используется греческий шрифт.


МАТЕРИАЛЫ • АВТОРЫ • HORATIUS.RU
© Север Г. М., 20082016