КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК • ПЕРЕВОДЫ И МАТЕРИАЛЫ
CARM. ICARM. IICARM. IIICARM. IVCARM. SAEC.EP.SERM. ISERM. IIEPIST. IEPIST. IIA. P.

sermones ii i


текст • переводы • commentariivarialectioprosodia

Барков И. С. Водовозов В. И. Дмитриев М. А. Фет А. А.

[1/5Барков И. С.


И злобны сатиры пишу я вдруг и смелы,
И преступаю тем закона в них пределы,
Как некоторые за то меня винят:
Нет важности в стихах другие говорят,
5 В день тысячу стихов таких составить можно.
Скажиж, Требатий 1 мне: Коль так, что делать должно?
Покойся, говоришь, и больше не пиши.
Изрядно; я бы сам лишиться рад души,
Когдаб мог оное исполнить в самом деле,
10 Но не имею сна я лежа на постеле.
А ты советуешь, чтоб мне покойней быть,
Иль масть употреблять, иль трожды Тибр преплыть,
Потом же напаять вином все тело к ночи 2:
Когда же удержать от дел себя нет мочи,
15 То Цесаревы петь деяния велишь,
За что велику мне награду впредь сулишь.
Желал бы, мой отец, но слаб мой дух и силы,
Геройски чтоб дела стихи мои гласили.
Ты знаешь вить и сам: В ком сил не достает,
20 Тот страшных копьями полков не воспоет,
Ни преломленными мечами Галлов збитых,
Ни падших Парфян с седл. и ранами изрытых 3.
Однако лучшеб ты пел храбрыя дела,
Иль правда бы тобой восхвалена была,
25 В чем Сципиаду де Луциллову представлю 4.
Сего по времени я, верь мне, не оставлю,
Но напротив того, Требатий, ведай ты,
Что Флакковы слова 5 не будут приняты,
И разве Цесарь 6 их внушит в благое время,
30 Который отражать обык все льстивых племя.
Тыж снова говоришь сие мне во преки:
Сколь лучшеб было петь по важнее стишки,
А нежель о тебе худая пройдет слава,
Что обижать нашел ты шута Пантолава,
35 И Номентана с ним негодницу язвить 7!
Без опасения никто не может жить 8,
И зная свой порок не тронут ненавидит,
Хоть сатир в глаз его не колет, не обидит.
Что делать? посмотри, как весел есть Милон 9!
40 Лишь стало чуть бродить во лбу, уж скачет он,
И в мутных у него очах уж свет двоится.
Ездою Кастор, брат боями веселится 10:
Сколь много есть голов, столь много и умов.
Я стопы лишь одни прибрать люблю из слов,
45 Луцилиеву в том последуя манеру,
Кой вместо лучшаго нам служит в жизнь примеру,
За тем что книгам он так верит, как друзьям 11,
И худоль зделал что, иль хвально, вносит там,
От предприятаго пути не отступая.
50 Вся в книгах старика жизнь явствует такая,
Какой изобразить и в лицах льзяль живяй?
Рожден Ауканий, Апулии по край 12
Не знаю, к коему принадлежу народу,
А следовать ему имею я свободу 13.
55 Венузцы обоих касаются земель,
И там и здесь пахать свободен земледел.
Пришельцы посланны от Рима там засели,
Когда, как идет слух, с мест согнаны Сабеллы,
И праздны после них остались те страны:
60 Опаснож было, чтоб не нанесли войны 14
Набегом дерзские Апулы иль Луканы.
Но штиль сей никому не зделает злой раны 15
И без вины вреда не будешь наносить,
Лишь станет от врагов моих меня хранить,
65 Как острый меч давно в ножны уже вложенный:
Почто же будет мной он тщетно обнаженный,
Когда от сопостат свободен я моих?
О сильный Юпитер! Исторгни плевел злых 16,
Да ржавчиною меч сокрытый истребится,
70 И миролюбну мне никто вредить да тщится.
А тот, кто раздражит меня, (оставь, кричу)
Вздохнет, как имя я его везде промчу.
Сердитый Цервий злых смирить грозит чрез правы;
Канидия известь недружных чрез отравы;
75 К великой Фурий тех грозит привесть беде,
Кто спорить с ним дерзнет упрямо при суде.
Как кто опасным мстить, чем может, долженствует,
И как сама к тому натура обязует,
В единый вступим мы с тобой о том совет.
80 Язвит зубами волк, рогами вол бодет;
Не показала ли следа к тому натура 17?
А ты мне говоришь: Так верить не фигура,
Что Сцева право 18 мать за долгу жизнь убил,
И что своей руки сим злом не осквернил.
85 Мнеж дивно, будет ли сие с собою сходно 19,
Чтоб волку бить ногой, волу грызть было сродно?
И Сцеве матери дать с медом смертный яд?
Чтоб речь не расплодил пространно долгой склад:
Хоть древен к поздому достигну я покою 20,
90 Или хотя грозит мне смерть своей косою,
И машет черными крилами пред очьми,
Богатоль в Риме жить, иль в ссылке меж людьми
Мне изгнанными весть судьба жизнь скудну судит,
Никто, чтоб не писал, насильно не принудит,
95 К чему бы ни привел меня противной рок.
Живот твой, мальчик, верь, едваль не короток 21;
Приятель, может быть, за прежнюю услугу
Мстить будет смертию тебе, как стару другу.
Луцилий разве сам тогда в беду попал,
100 Как перьвой образцем таким стихи слагал,
И смело обнажал прикрытых он личиной,
Хоть прежде смрад таил одет волк кожей львиной 22?
Скажи, Требатий, мне. Сердит ли Лелий был,
Иль огорчен за ум, кто имя получил
105 От раззорения войною Карфагена?
Былаль Метеллова обида им отмщенна,
И обезславленный досадовал ли Луп 23?
Однако сих Особ язвить был смел и глуп,
И грубыми народ словами озлобляя,
110 Мнил, что на свет он один душа святая 24.
Но Лелий не смотря на то и Сципион,
Не помнили его досадных забобон,
И как с комедии из зборищ возвращались,
Свободные от дел с ним купно забавлялись,
115 Пока готовился из зелий им обед.
Каков бы ни был я, хоть доброты той нет
Ни разума во мне, каким Луцилий знатен,
Однак великим был особам мил, приятен,
В чем зависть не хотя признатися должна.
120 Пускай же на меня свой зуб острит она,
И злобный узо уст пусть испущает пламень,
Но ведать должно ей: Найдет коса на камень 25,
Согласна ли на то, Требатий, мысль твоя?
Теперь о тон судить уж должность не моя 26;
125 Советом лишь одним тебя остерегаю,
Чтоб не нажить хлопот по такову случаю,
Когда не будешь знать законов ты святых:
Есть правы, есть и суд для сочинений злых.
Пусть так, кто на кого издаст стихи худые 27;
130 Да хвалит Цесарь, кто напишет дорогие.
А что, злословящий достойно прав ли есть?
Суд смехом кончится 28, и тщетна будет месть.

Впервые: «Квинта Горация Флакка сатиры или беседы», СПб., 1763.

1763 г. САТИРА I. ТРЕБАТИЙ. Гораций видя, что некоторые из Римлян негодуют на его сочинения, яко иным весьма оскорбительный, а другим прощающий, требует совета у Требатия Юриста, что ему в таком случае делать?


1. Требатий был Римской дворянин, которой несколько книг о гражданском праве и о благочестии написал, и может быть из числа тех, кои Горациевыми сочинениями не довольны были.

2. Сими словами скрытно пятнает Требатия, яко глупаго, которой будучи Юристом, дает Горацию лекарское наставление, чтоб избавиться от безсонницы намащением тела, плаванием и питием. Древние обычай имели при наступлении ночи для приятнейшего покою нарочно утруждать свое тело.

3. Марий сражаясь с Сантонами пущал в них преломленныя стрелы, которых неприятелю обратно на него бросать не можно было. В сих стихах упоминается о Парфянской или Галлской войне, которая другим Каким нибудь стихотворцом описана была.

4. То есть представлю тебе в образец Сципиаду Луцилиеву. Луцилий описал войну Сципиона Африканского с Аннибалом, котораго он выманив из Италии победил.

5. То есть стихи мои.

6. Цесарь Октавий Август.

7. Смотри о нем в примечаниях к сатире осьмой.

8. То есть ни кто не может быть безопасен от поношения, ежели томуже пороку подвержен, которым ты язвишь, и хотя бы впротчем молчал, однако такой тебя ненавидит.

9. Милой был шут, которой подвеселившись тотчас, плясать начинал.

10. Сим означаются разные склонности людей, как у нас говорят просто: Иной любит попа, а другой попадью, или всякой молодец на свой образец, что самое изъясняется в следующем стихе.

11. То есть Луцилиева жизнь, в разсужденин честности и постоянства, служит нам вместо примера, по тому что он добрыя и худыя свои дела в книгах записывал, и вся жизнь его из дел так ясна, как бы на картине изображена была.

12. То есть в Венузии, принадлежащей к Лукании и Апулии.

13. То есть Луцилию подражать и писать сатиры.

14. То есть чтоб Апулийской или Луканской народ чрез те пустая места не учинил нападения на Римлян, от котораго Венузцы их защищали.

15. То есть я следуя Луцилиею в писании сатир без причины никого обидеть не намерен, но только стараться буду сатирическим моим штилем как мечем защищать себя, а не других раздражать.

16. Естьли бы все люди добродетельно жизнь вели, тоб не для чего было не только сатиры писать, но и вводить самые законы.

17. Гораций доказывает отчасти, что силу и способ ко отомщению обид всякому подает сама природа, как иной мстит судом, другой отравою, третий обличением в неправде и проч. что самое и в неразумных животных примечаем. Сие подтверждает руская пословица: Клан клином выгонять должно.

18. Требатий говорит во преки Горацию, что когда по его доводу всякой обиду свою справедливо мстить может и от натуры к тому обязан; то по сему и Сцева, чувствуя обиду от долговременной жизни его матери, отравил оную справедливо, и в том не погрешил.

19. Гораций опровергает противоречие Требатиево тем, что хотя по натуральной справедливости всякой обиду свою мстить может, но отмщение в разсуждении самой обиды должно быть равное и пропорциональное, то есть такое, какое повелевает сие правило: зуб за зуб и око за око. Например против оружия употребляй оружие, против силы силу и проч. И как волк не бодет ногою, а вол не кусается, потому что не дала того природа, так и ядом или иным коварством не только матери, но и против озлобления, никому мстить не должно.

20. То есть когда доживу до глубокой старости.

21. Слова Требатиевы, которой предостерегая жизнь Горациеву, предлагает ему о опасности стихов язвительных.

22. Дичиною прикрытые суть злонравные, под видом добродетели пороки свои скрывающие, которые прежде Луцилиева обличения никому известны не были.

23. Делий был тесть Сципионов; Сципион Африканской, которой раззорил Карфаген; Аннибалов победитель; а Луп Консул Римский.

24. То есть Луцилий.

25. Зависть найдет себе такого противника, которой доброй отпор ей учинит.

26. To есть нет мне нужды о том разсуждать более.

27. То есть пускай судят того, кто злобно кого в стихах порочит, лишь бы только хвалил Цесарь, естьли кого праведно обличают.

28. Перьвой стих есть Горациев вопрос, а второй ответ Требатиев в подтверждение онаго.

[2/5Водовозов В. И.


гор. Многим кажусь я не в меру уж дерзким в сатире, и даже
смело закон преступаю. Другие, напротив, считают
слабым, что ни пишу я, и думать готовы, что смело
тысячу в день накропаешь подобных стишонков. Требаций,
5 что мне тут делать, скажи? треб. Замолчи. гор. То есть, думаешь, вовсе
мне уж стихов не писать? треб. Точно так. гор. Пропади я! Что правда, то правда;
лучше всего это было бы, только вот сна не имею.
треб. Кто страдает бессонницей, должен, обмазавшись маслом,
три раза Тибр переплыть и на ночь вином натереться.
10 Или уж если к писанью в тебе таковая горячка,
лучше воспой о победах великого Цезаря; щедро
будет твой труд награжден. гор. Ах, отец мой! И рад бы, да сил-то
хватит ли? Разве уж всякий способен описывать грозные копья
воинских строев, со сталью в груди погибающих галлов,
15 или избитых в сраженьи, с коней упадающих парфян?
треб. Мог бы, однако, представить его справедливым и сильным,
как Сципиада разумный Люцилий. гор. Сумею, конечно,
пусть только случай представится; если ж не вовремя будут
Флакка слова прикасаться к отверстому Цезаря слуху,
20 даст он почувствовать разом, что ездить на нем не пришлося.
треб. Лучше уж это, поверь, чем колоть безрассудно стихами
то Пантолаба-обжору, то Номентана-гуляку.
Ты вот его и не трогал, а он за себя уж трепещет.
Он уже враг твой заклятый. гор. Да что же мне делать? Милоний
25 пляшет, чуть в голову брага ударит,  и свечи двоятся.
Кастор пристрастен к коням, а близнец его к боям кулачным.
Что голова, то и склонность. А мне так утехою служит
в стройные стопы слова замыкать. Мне примером Люцилий.
Оба его мы не стоим. Как верным приятелям, книгам
30 тайны свои он всегда доверял. К ним одним прибегал он,
грустный, веселый, среди неудач или в счастьи нежданном.
Там и вся жизнь старика, как в картине, богам посвященной,
ясно раскрыта. Его-то следами иду я, луканец
или апулец, не знаю; граничат обоих владенья,
35 где колонист венузийский пашет; его поселили
здесь, по преданью старинному, после изгнанья сабеллов,
чтобы пустые поля не достались врагам на добычу;
Риму ж грозили в то время войною, не помню, апульцы
или луканцы... Как бы то ни было, острый мой грифель,
40 верь, ни одной не затронет души. Остается при мне он,
меч, сокрытый в ножнах, а зачем обнажать его буду
там, где разбойников нет? О Юпитер, отец и владыко!
Лишь бы враги не вредили мне, пусть лучше меч мой заржавит.
Жажду я только покоя, но горе тому, кто зацепит;
45 (всем говорю я, что лучше не трогать) заплачет он горько,
и загремит о несчастном по целому городу слава.
Сервий разгневанный тяжбой грозит, а Канидия ядом,
чем удружила когда-то супругу Альбуцию; Турий
горем великим тому, кто попал бы к нему на расправу.
50 Чем только кто силен, тем врагам и страшит, повинуясь
в этом природе могучей; так точно и я поступаю.
Волк зубами грызет, а вол бодает рогами;
есть уж в природе у них побужденье такое. Поверь мне,
мать развращенного Сцевы могла бы пожить; на злодейство
55 вряд поднялись бы его непорочные руки, а это
так же ведь чудно, как то, что волк не лягает копытом,
вол не кусает зубами; к несчастью, открылась возможность
зелья в мед подмешать, и исчезла со света старуха.
Словом скажу: ожидает меня безмятежная старость,
60 или уж смерть надо мною черным крылом своим машет,
буду богат или беден, останусь ли в Риме, пойду ли
волею рока в изгнанье, в каком ни явилась бы цвете
ткань моей жизни  я буду писать. треб. Как удастся, мой милый!
Страх за тебя! Берегись, чтобы кто из друзей твоих знатных
65 вдруг не обдал морозом тебя... гор. Почему же? Люцилий
первый решился стихи сочинять в этом роде; он смело
шкуру с порока скрывал, которой себя прикрывают
люди, снаружи умытые, в сердце же полные грязи.
Что ж? Оскорбился Лелий и тот, кто славное имя
70 взяв Карфаген, приобрел по заслуге, иль, может быть, Метелл,
им уязвленный, и Луп, перед всеми осмеянный горько,
очень скорбели? О нет! Он первейших из граждан народа,
весь он народ за собою увлек, потому что
был он лишь другом добра, лишь друзей добродетели другом.
75 Славный когда Сципион или кроткий разумом Лелий
после свершенного подвига в тишь удалялись со сцены,
с ним любили беседовать, с ним, отбросивши тогу,
в разные игры играли, покуда капуста варилась;
сам же, каким бы я ни был (умом я и родом, конечно,
80 ниже Люцилия), все-таки зависть, хотя против воли,
в том не сознаться не может, что жил я со знатными в дружбе.
Так-то остря на бессильного зубы, сверх чаянья встретить
камень во мне... Разве, может быть, ты, премудрый Требаций,
в чем не согласен? треб. И я ничего не возьму тут на зубы.
85 Только еще повторю: осмотрителен будь. По незнанью
можешь ты святость закона нарушить  бедовое дело!
«Кто на кого сочиняет худые стихи, по закону
предан будет суду». гор. И стоит предать за худые!
Ну, а когда кто хорошие пишет стихи, с одобренья
90 Цезаря? Что же, когда кто хулы достойное смело
выставит всем на позорище, сам непричастный пороку?
треб. Правда, тогда расхохочутся судьи, тебя же отпустят.

Впервые: «Журнал Министерства народного просвещения», СПб., 1859, № 4, отд. 2, с. 711.

Первая сатира второй книги.

Начиная вторую книгу Сатир, Гораций имел намерение несколько сгладить впечатление, произведенное первою книгою, незадолго перед тем изданною в свет. С этою целью написана им первая вступительная сатира. Здесь, со свойственной ему рассудительностью и осторожностью, он особенно старается обезопасить себя против ухищрений врагов, которые легко могли оклеветать его перед римскою знатью, ему покровительствовавшею. Ему предстояло щекотливое дело: сохранить по возможности достоинство независимого писателя и в то же время не раздражить сильных мира. Гораций с большим умом достигает своей цели. Этому много способствовало с одной стороны то, что враги его были большею частию неважные люди, все глупцы или элодеи, уже совершенно упавшие в общественном мнении, а с другой и то, что он имел некоторое право называть сильных мира своими друзьями.

Враги Горация все тех же свойств, что и в сатирах 1-й книги: блюдолиз Пантолаб, Номентан обжора, пьяница Милоний, сутяга Сервий, Канидия, отравившая супруга, подьячий Турий, Сцева, способный только на скрытное злодейство; чтобы получить наследство, он подмешивает зелье в пищу старухи-матери, не имея твердости открыто совершить убийство. Живой интерес современности в кратких намеках Горация для нас совершенно потерян; почти обо всех упоминаемых им лицах мы знаем не более чем сколько можно догадываться по самым его сатирам. Но что в свое время эти намеки производили много шуму, видно из слов поэта: «Тот», говорить он, «кто меня заденет, будет плакать, и слава загремит об нем по целому городу». Естественно, что всякий из людей, подобных тем, которых затрагивал Гораций (а таких в Риме было немалое число), страшился за себя и старался препятствовать его успехам. Можно догадываться, что были и другие противники у поэта, люди старой республиканской партии, еще довольно сильной при Августе. Не прошло еще и семи лет, как поэт отстал от них, изменив прежним своим убеждениям. Они-то, вероятно, и считали «вялым и слабым», все что ни писал Гораций. Но, довольный своим успехом, поэт не обращал внимания на мнения этой партии, которая притом и не смела громко возвышать своего голоса. И так ему оставалось оправдываться в двух нареканиях:

1) Зачем, подобно Виргилию и другим поэтам эпохи, не восхваляет он могущественного Августа?

2) Зачем избрал он именно такой род стихотворений, в котором невозможно избегнуть оскорбительных намеков на лица?

На первый вопрос Гораций отвечает в настоящей сатире довольно уклончиво. Он говорит, что вовсе не чувствует призвания к эпической поэзии, а восхвалять мирные добродетели Августа еще не представилось ему случая. «Если же Флакк», говорит он про себя, «будет не вовремя льстить Цезарю, то этот, подобно неловко затронутой лошади, пожалуй, и лягнет порядком» (cui male si palpere, recalcitrat undique tutas). Август, холодный, хитрый, расчетливый, в то время еще стягивал власть в свои руки; называя себя представителем старинной республики, он действовал но всем правилам утонченного эгоизма, и его ни в каком случае нельзя было хвалить, как хвалил Сципиада мудрый Люцилий.

Отвечая на второй вопрос, Гораций ставить себе в образец этого Люцилия-сатирика, жившего за 50 лет до него. Люцилий, друг Сципиона Африканского Младшего и не менее знаменитого Лелия, пользуясь полною свободою сатиры, беспечно осмеивал таких сильных мужей, каковы были: Цецилий Метелл Македонский и Лентул Луп. Ему не грозил, как Горацию, закон 12-ти таблиц: «Si quis occentasset mala carmina, sive condidisset, quod infamiam faxit flagitiumque alteri, capital esto» (кто пропоет или сочинит дурные стихи, наносящее бесчестие и позор другому, тот подлежит уголовному наказанию); но не грозил только потому, что ни Метелл, ни Луп не считали оскорбительными его смешные шутки.

У Римлян был обычай, подобный тому, какой доныне сохраняется в католических землях. Люди, потерпевшие какое-либо бедствие, принося благодарность богам, выставляли в храме картины (tabula votiva), на которых изображалась вся история их жизни. Так мореходец изображал по порядку: счастливый выезд на корабле, потом бурю, потом крушение, наконец разные обстоятельства того, как он спасся и вышел на берег. Гораций и сравнивает с этими наивными рисунками набожных людей откровенные рассказы Люцилия в его сатирах.

Простодушная насмешка, которою, среди веселой болтовни, Люцилий, как будто ненарочно, поражал всем известные лица, вероятно была столь привлекательна, что даже осмеянные им люди охотно ему прощали. Гораций, если не ошибаемся, подражал ему именно в этом роде шутки, когда касался мимоходом пороков, как будто с целью объяснить свою совсем постороннюю мысль, а не с тем, чтобы осмеять их. По крайней мере не подлежит сомнению, что он представляет образчик болтовни Люцилия в том месте сатиры, где говорит о своем происхождении.

Но времена во многом изменились. Что дозволялось древнему сатирику, то опасно было высказывать при Августе. Уже близко было время, когда сатира, это лучшее и полнейшее выражение римской жизни, должна была замолкнуть под страхом изгнания и смертной казни. Комедиант Август (ссылаемся на собственные слова его перед смертью), дипломат Тиверий, идиллик Калигула, оратор Клавдий и лирик Нерон со своим философом Сенекою, который умел так же риторически умереть, как риторически жил, заняли исключительное место и на сцене, и в литературе. Около ста лет прошло, прежде чем совершенно высвободился из под гнета и высказался с двойною силою крепко закаленный римский юмор, которого девизом было: негодование (indignatio facit versum). Впрочем, во времена Горация еще можно было писать сатиру; но необходимость заставляла в этом оправдываться. Оправдания эти, как увидим далее, состояли в следующем:

1) Гораций приводит в пример Люцилия, который, хотя и затрагивал знатных людей, всегда был любим ими. Горацию тем легче избегнуть нарекания, что, будучи любим знатными людьми, он вовсе их не затрагивал.

2) Хотя Гораций и не так знатен родом, как Люцилий, и ниже его по таланту (в этом надо отдать справедливость скромности поэта), все-таки завистники должны сознаться, что живет он с людьми знатного рода и силен их дружбою и одобрением.

3) Гораций по заслуге казнит порок и пользуется высочайшим одобрением самого Августа, перед которым, конечно, безмолвен всякий закон.

4) Наконец, и это всего важнее, если бы даже Горацию грозили ссылка и немилость знати (на что однако завистники умного поэта вряд ли могут рассчитывать), то он не в силах отречься от страсти писать стихи, которая так же слилась с его природою, как привычка вола бодать рогами и обычай волка грызть зубами. Все выше изложенные нами мысли Гораций очень искусно излагает в живом разговоре с Требацием. Чтобы понять вполне сатиру, необходимо познакомиться с личностью Требация. Приводим для этого прекрасную характеристику Виланда, помещенную в его примечаниях к настоящей сатире:

«Кай Требаций Теста происходил из фамилии всадников, оставшейся в неизвестности; он первый возвысил свой род успехами в свете. Для молодого человека без имени и состояния предстояло два поприща в Риме: знание прав или военная служба. Требаций избрал первое, чрез что познакомился с Цицероном. Как своим искусством, так особенно ловкостью и приятностию в обхождении, Требаций очень понравился знаменитому оратору, который был еще не стар, когда он рекомендовал его Юлию Цезарю, в то время проконсулу Галлии. Место при Цезаре тогда представлялось золотым дном для всех искателей счастия. Требаций, конечно, так же был не прочь обогатиться, но легкомысленный, нетерпеливый, а, может, и слишком честный, не умел, как следует, понравиться своему новому патрону. Дело в том, что он имел в своем характере много сходного с Цицероном: в нем не было довольно твердости, чтоб всегда, без всяких уступок, действовать по своим убеждениям; но по природе он любил справедливость. На какую бы сторону ни склонялся он, его постоянно отвлекало вспять; но могли встретиться обстоятельства, в которых принять участия он не решился бы пи за какие блага. Таким образом случилось, что, несмотря на все свои обязательства в отношении к Цезарю, при начале гражданской войны, пристал он со своим другом Цицероном к партии Помпея, сам не зная каким образом и без надежды оказать какую-либо помощь падавшей республике. Поэтому ему скоро пришлось отдать себя на милость Цезаря. Цезарь действительно простил его. Этот урок, кажется, на него подействовал, и в остальную жизнь свою он более не вмешивался в политические дела. Судя по шутливому тону писем Цицерона, он был скорее человек светского, веселого нрава, приятный собеседник, чем адвокат в полном смысле слова. Цицерон по крайней мере нередко шутит над его наклонностями юриста, однако рекомендует его Цезарю как отличного человека. (Tibi spondeo probiorem hominem, meliorem virum, prudentiorem esse neminem. Accedit etiam, quod familiam ducit in jure civili). Эта практическая способность в делах, соединенная с остроумием и живостью характера, и доставила огромное уважение Требацию в глазах Цезаря. По той же, вероятно, причине он впоследствии легко сошелся с Меценатом, а через него и с Горацием. Несмотря на разность лет (Требаций был двадцатью годами старше Горация), юрист и сатирик как нельзя лучше могли сочувствовать друг другу по сходству характеров».

Действительно, в Требации находим мы тот же спокойный, утонченный юмор, ту же осторожность и уменье применяться к обстоятельствам. Из сатиры видно, что, кроме своих юридических наклонностей, он был страстный охотник купаться: средство, которое употреблял для укрощения сильных порывов души и на случай бессонницы. Лета, конечно, делали его во многом рассудительнее Горация. Может, и по собственному опыту жизни мог он предостерегать поэта, чтобы кто из сильных друзей вдруг не обдал его морозом (et majorum ne quis amicus frigore te feriat). Как законнику, ему также всего естественнее было убеждать цитатами из ХП-ти таблиц: «Кто напишет дурные стихи, тот подпадает суду». После всего этого нам становится понятным, почему Гораций избрал Требация собеседником в сатире, имевшей целью оправдать себя перед публикою, перед знатными друзьями и в то же время пригрозить врагам.


Ст. 9. Три раза Тибр переплыть и на ночь вином натереться. В подлиннике повелительные наклонения: «transnanto, habento», напоминающие слог преторских эдиктов.

Ст. 16. Мог бы, однако, представить его справедливым и сильным. Т.е. представить Августа могучим среди мира.

Ст. 20. Даст он почувствовать разом, что ездить на нем не пришлося. В подлиннике: recalcitrat undique tutus, «лягнет безопасный со все сторон» (т.е. до которого нельзя дотрагиваться).

Ст. 35. Колонист венузийский. Гораций был родом из Венузиума.

Ст. 39. Острый мой грифель. Римляне, как известно, писали стальною палочкой (stilus) на дощечке, натертой воском.

Ст. 55 и сл. Непорочные руки... Гораций в шутку называет руки Сцевы непорочными, потому что он открыто не убил матери, а тайком отравил ее.

Ст. 71. Перед всеми осмеянный горько. В подлиннике famosis coopertus versibus, «с головы до ног покрытый срамными стихами».

Ст. 80. Ниже Люцилия. Отец Горация, как известно, был вольноотпущенник, а Люцилий происходил из рода всадников.

[3/5Дмитриев М. А.


гор. Многие думают, будто излишне в сатире я резок
И выхожу из законных границ; другим же, напротив,
Что́ ни пишу я, все кажется слабым. Такими стихами
Можно писать, говорят, за сутки по тысяче строчек!
5 Что же мне делать, Требатий, скажи! треб. Оставаться в покое.
гор. То есть мне вовсе стихов не писать? треб. Не писать! гор. Пусть погибну,
Ежели это не лучшее! Но... без того мне не спится!
треб. Если кто хочет покрепче уснуть, то, вытертый маслом,
Трижды имеет чрез Тибр переплыть и на ночь желудок
10 Цельным вином всполоснуть. Но если писать ты охотник,
Лучше отважься ты подвиги Цезаря славить стихами.
Верно, ты будешь за труд награжден. гор. И желал бы, отец мой,
Только не чувствую силы к тому. Не всякий же может
Строй полков описать, ощетиненных смертною сталью
15 Галлов с обломками стрел в зияющих ранах, парфян ли,
Сбитых с коней... треб. Но ты мог бы представить его справедливость
И благородство души, как Луцилий воспел Сципиона.
гор. Да, непременно: как скоро представится случай! Некстати
Цезаря слуху стихами Флакк докучать не захочет:
20 Если неловко погладить его, он, как конь, забрыкает!
треб. Это и лучше, поверь, чем браниться в стихах ядовитых
На Пантолаба-шута и на мота мотов Номентана.
Все уж и так, за себя опасаясь, тебя ненавидят!
гор. Что же мне делать? Милоний плясать начинает, как скоро
25 Винный пар зашумит в голове и свеча задвоится;
Кастор любит коней; из того же яйца порожденный
Поллукс  борьбу. Что голов, то различных пристрастий на свете!
Ну, а я вот люблю в стихи оправлять свои думы.
Как и Луцилий любил,  хоть он и обоих нас лучше.
30 Все свои тайны, как верным друзьям, поверял он листочкам.
Горесть ли, радость ли  к ним, к ним одним всегда прибегал он!
Всю свою долгую жизнь, как на верных обетных дощечках,
Старец в своих начертал сочиненьях. Его-то примеру
Следую я, кто бы ни был, луканец ли иль апулиец.
35 Ибо у тех и других венузиец пахал свою землю,
Присланный некогда  если преданию старому верить 
Снова тот край заселить, по изгнаньи тут живших самнитов,
С тем, чтоб на случай войны, с апулийцем или луканцем,
Не был врагу путь до Рима открыт через земли пустые.
40 Впрочем, перо у меня никому не грозит: оно будет
Мне лишь в защиту, как меч, хранимый в ножнах. И к чему же
Мне вынимать бы его, без нападок от явных злодеев?..
О Юпитер, о царь и отец! Пусть оружие это
Гибнет от ржавчины, брошено мною, покуда не вздумал
45 Враг нарушать миролюбье мое! Но первый, кто тронет, 
Предупреждаю я: лучше не трогай!  заплачет и будет
В целом Риме, себе на беду, ославлен стихами!
Цервий во гневе доносом и тяжбой грозит, и зловредным
Зельем Канидия, Турий-судья  решением дела:
50 Кто чем силен, тот такое себе изберет и оружье.
Так повелела натура; ты в том согласишься со мною!
Зубы  для волка, рога  для вола. Доверьте вы моту
Сцеве его долголетнюю мать в попеченье: конечно,
Он не задушит ее своими руками. Еще бы!
55 Волк не бодает рогами, а вол не кусает зубами;
Так и его от старушки избавит с медом цикута!
Но я короче скажу: суждена ли мне мирная старость
Или на черных крылах летает уж смерть надо мною,
Нищ ли, богат ли я, в Риме ли я иль изгнанником стану,
60 Жизнь во всех ее красках всегда я описывать буду!
треб. Сын мой, боюсь я  тебе не дожить до седин, а холодность
Сильных друзей испытаешь и ты! гор. Почему же Луцилий,
Первый начавший сатиры писать, отважился, смело
С гнусных душ совлекая блестящую кожу притворства,
65 Их выставлять в наготе? Ты скажи: оскорблялся ли Лелий
Или герой, получивший прозванье от стен Карфагена,
Да и казалось ли дерзостью им, что Луцилий Метелла
Смел порицать или Лупа в стихах предавать поношенью?..
Он нападал без разбора на всех, на незнатных и знатных,
70 Только одну добродетель щадя и тех, кто с ней дружен.
Даже, когда Сципион и Лелий, мудрец безмятежный,
И от народной толпы, и от дел на покой удалялись,
Часто болтали они по-домашнему с ним и шутили,
Между тем как в котле им варилась на ужин капуста.
75 Я хоть и ниже Луцилия даром моим и породой,
Все же и я со знатными жил; и ежели зависть,
Хрупким меня посчитав, на меня обнажит свои зубы,
Жестко покажется ей! Но, быть может, ученый Требатий,
Ты не согласен? треб. Нет, в этом и я не поспорю. Однако
80 Все мой совет: берегись! Попадешь в неприятную тяжбу!
Ты ведь не знаешь священных законов: «Кто сложит дурную
Песню о ком, таковой повинен суду и ответу!»
гор. Да! Коли песня дурна. А хорошей окажется песня 
Первый сам Цезарь похвалит! И ежели, сам без порока,
85 Смехом позорит людей он, достойных позора... треб. То смехом
Дело твое порешат, а ты возвратишься, оправдан!

Впервые: «Сатиры Квинта Горация Флакка», М., 1858.

Сатира 1. О сатирической поэзии: разговор с Требатием Тестой, известным юристом, сторонником Октавиана (Цезаря, ст. 11) и, по свидетельству Цицерона, любителем плавания (ст. 9).


Ст. 22 повторяет кн. I, VIII, 11.

Ст. 3435. Луканец, апулиец, венузиец.  Венузия  родина Горация, лежит в Апулии, но недалеко от соседней области  Лукании.

Ст. 6566. ...герой, получивший прозванье от стен Карфагена... Сципион Африканский Младший, завоеватель Карфагена, и его друг Лелий Мудрый были покровителями Луцилия.

Ст. 6768. Метелл, Луп.  Квинт Металл, завоеватель Македонии, и Корнелий Луп, консул 156 г. до н.э., были противниками Луцилия.

Ст. 8182. ...дурную // Песню...  Под «дурной песней» древнейшие римские законы разумели колдовские заговоры и заклинания, но современники Горация этого уже не понимали.

[4/5Дмитриев М. А.


гор. Многие думают, будто в сатирах излишне я резок
Или что я выхожу из пределов; другим же, напротив,
Что́ ни пишу я, все кажется слабым. Такими стихами
Можно писать, говорят, стихов по тысяче в сутки!
5 Что же мне делать, Требатий,  скажи! треб. Оставаться в покое.
гор. То есть мне вовсе стихов не писать? треб. Не писать! гор. Пусть погибну,
Ежели это не лучшее! Но... без того мне не спится!
треб. А кто хочет покрепче уснуть, тот, вытертый маслом,
Трижды имеет чрез Тибр переплыть, и на ночь желудок
10 Цельным вином всполоскать. Но если писать ты охотник,
Лучше отважься ты подвиги Цезаря славить стихами.
Верно ты будешь за труд награжден. гор. И желал бы, отец мой,
Но не чувствую силы к тому. Не всякий же может
Живо полки описать, с их стеною железною копий,
15 Галлов со смертью в борьбе на обломках оружий, иль парфов,
Сбитых с коней... треб. Но ты мог бы представить его справедливость
И великость души, как Луцилий воспел Сципиона.
гор. Да непременно: как скоро представится случай! Некстати
Цезаря слуху стихами Флакк докучать не захочет.
20 Кто неловко погладит его, он, как конь, забрыкает.
треб. Это честнее бы, чем Пантолаба иль Номентана,
Шута да мота бранить. За себя опасается всякий.
Ты, кого и не трогал, и те уж тебя ненавидят.
гор. Что же мне делать? Милоний плясать начинает, как скоро
25 Винный пар в голову вступит ему и свеча задвоится;
Кастор любит коней; из того же яйца порожденный
Поллукс  борьбу. Что голов, то различных пристрастий на свете!
Мне наслажденье  слова заключать в стихотворную меру:
Как Луцилию было, хотя он... обоих нас лучше.
30 Всякие тайны свои, как друзьям, поверял он листочкам.
Горесть ли, радость ли  к ним, к ним одним завсегда прибегал он!
Все приключенья, всю жизнь, как на верных обетных дощечках,
В сочиненьях старик начертал. И его-то примеру
Следую я, кто бы ни был, луканец ли, иль апулиец.
35 Ибо житель Венузии пашет в обоих пределах,
Присланный некогда  если преданию старому верить 
Снова тот край заселить, по изгнаньи тут живших самнитов,
С тем чтоб на случай войны апулийцев ли или луканцев,
Не был врагу путь до Рима открыт через земли пустые.
40 Впрочем, мой грифель вперед ни души не обидит, но будет
Мне лишь в защиту, как меч, хранимый в ножнах. И к чему же
Мне вынимать бы его, без нападок от явных злодеев?..
О Юпитер, царь и отец! Пусть оружие это
Гибнет от ржавчины, брошено мною, покуда не вздумал
45 Сам кто вредить мне, любящему мир! Но, первый, кто тронет, 
Предупреждаю я: лучше не трогай!  заплачет и будет
В целом Риме, себе на беду, прославлен стихами!
Цервий во гневе законом и урной грозит, и зловредным
Зельем Канидия, Турий-судья  решением дела:
50 Стало быть всякий себе избирает орудье по силам.
Так повелела натура; ты в том согласишься со мною!
Зубы для волка, рога для вола. Доверьте вы моту
Сцеве его престарелую мать в попеченье: он руку
От убийства конечно удержит!  Чему ж вы дивитесь?
55 Волк не бодает рогами, а вол не кусает зубами:
Так и его от старушки избавит и с медом цикута!
Но короче скажу: суждена ли мне долгая старость,
Или на черных крылах смерть летает уже надо мною,
Нищ ли, богат ли я, в Риме ли я иль в изгнании буду,
60 Если угодно судьбе  я сатиры писать не отстану!
треб. Сын мой, боюсь я  тебе не дожить до седин, а холодность
Сильных друзей испытаешь и ты! гор. Почему же Луцилий,
Первый начавший сатиры писать, не боялся, когда он
С гнусных тех душ совлекая блестящую кожу притворства,
65 Их выставлял в наготе? Ты скажи: оскорблялся ли Лелий
Или герой, получивший прозванье от стен Карфагена,
Да и казалось ли дерзостью им, что Луцилий Метелла
Смел порицать или Лупа в стихах предавать поношенью?..
Он нападал без разбора на всех, на народ и на знатных,
70 Только щадил добродетель, щадил он ее лишь любимцев!
Даже, когда Сципион или Лелий, мудрец безмятежный,
От народной толпы и от дел на покой удалились,
Часто любили они с ним шутить и беседовать просто,
Между тем как готовили им овощей на трапе́зу.
75 Я, хоть и ниже Луцилия даром моим и породой,
С знатными жил же и я  в том признается самая зависть.
Ежели тронет она и меня сокрушающим зубом,
Жестко покажется ей! Но быть может, ученый Требатий,
Ты не согласен? треб. Нет, в этом и я не поспорю. Однако
80 Все мой совет: берегись! Ты законов священных не знаешь!
Бойся попасть в неприятную тяжбу! Если писатель
Дурно напишет о ком, он повинен суду и ответу!
гор. Да! Кто дурно напишет, а кто хорошо  то, наверно
Первый сам Цезарь похвалит! И ежели, сам без порока,
85 Смехом позорит людей он, достойных позора... треб. То смехом
Дело твое порешат; а ты возвратишься оправдан!

«Гораций: Собрание сочинений», СПб., 1993, с. 249251.

Сатира 1.

[5/5Фет А. А.


гор. Есть такие, которым кажусь я в сатире излишне
Резким и из границ выходящим; другие находят
Все сочиненное мной бессочным, решая, что можно
Тысячу за день подобных стихов отпустить. О, Требатий,
5 Что же мне делать велишь? треб. Умолкни. гор. Чтоб больше стихов я
Не писал, ты велишь? треб. Говорю. гор. Хоть пропасть мне, коль это
Было б не лучше всего; но мне не спится. треб. Натершись,
Три раза Тибр переплыть должен крепкого сна восхотевший
И желудок свой на ночь вином оросить хорошенько.
10 Если же страсть такая к писанью тебя разбирает,
То дерзни ты воспеть всепобедного Цезаря; многих
Жди наград за труды. гор. И хотел бы, отец мой, да силы
Слабы мои: ведь не всяк торчащие воинства копья,
Иль от надлома стрелы умирающих Галлов, иль с коней
15 Парфов валящихся раны стихами описывать может.
треб. Но ты мог бы его справедливость воспеть и величье
Как Луцилий воспел Сципиона. гор. За мною не станет,
Только бы к делу пришлось. Безвременно Флакковы речи
Не пойдут пути пролагать себе Цезарю в ухо.
20 Стань его хвалить некстати, он брыкнется в острастку.
треб. Это гораздо дельней, чем едкими жучить стихами
Пантолаба шута и Номентана-мотыгу!
Всяк при этом, хоть цел, из страха тебя ненавидит.
гор. Что же мне делать? Милоний пляшет, как только попало.
25 Лишнее в голову и двойные увидел он лампы.
Кастор любит коней, из того же яйца по рожденный
Бой кулачный, и сколько на свете голов, столько тысяч
Есть умов. Меня радует речи укладывать в стопы,
По примеру Луцилия, лучшего чем мы с тобою.
30 Он как верным друзьям бывало вверяет все тайны
Книгам своим; не скрывая, случалось ли с ним что дурное,
Или хорошее что; и поэтому словно в рисунке
На посвященной доске выходила описанной ясно
Жизнь старика. Он пример мне, Луканец я иль Апулиец:
35 Так как пашет границу и тех и других Венузинский
Поселянин с той поры, как по древним преданьям Сабельцы
Изгнаны, он же здесь водворен, через пустошь на Римлян
Враг не накинулся, хоть Апулийский народ, хоть Луканский,
В битве жестокой. Но пусть никогда этот грифель не тронет
40 Никого из живых и меня ограждает, как скрытый
Меч в ножнах; зачем бы его извлекать я подумал,
От разбойников всех безопасный? Отец и владыка
Мой, Юпитер! Да ржавеет это оружие, лежа,
И никто миролюбцу мне не вредит. Кто ж однако
45 Тронет меня, я тому закричу: уж лучше не трогай!
Он заплачет и в городе целом песнею станет.
Цервий, когда раздражен, угрожает законом и урной,
А Канидия всем ей не милым  Альбутия ядом,
Турий великое зло, коль в деле твоем он судьею.
50 Что грозит подозрительным тем, кто чем силен, как это
Мощной природой указано, так со мной заключи ты:
Зубом волк нападает, бык рогом; откуда же это,
Как не врожденное? Сцэве распутному можешь доверить
Долголетнюю мать, ее он не тронет десницей:
55 Странно, что волк копытом не бьет, бык зубом не тронет.
Но старуху отравит мед, приправлен цикутой.
Чтоб не растягивать: ждет ли меня покойная старость
Или на черных крылах уже смерть надо мною летает,
Беден, богат ли я, в Риме ль мне жить, иль в изгнанье;
60 Как ни окрасится жизнь моя, буду писать я. треб. О, мальчик,
При долголетье твоем боюсь, чтоб из знатных друзей кто
Не поразил тебя холодом. гор. Как? Отчего ж, как Луцилий
Первый дерзнул в этом роде стихи сочинять, совлекая
Шкуры с тех, что, сияя, ходили покрытые ими,
65 А в середине порочные,  то ни Лэлий, ни тот, кто
От Карфагена сраженного вел заслуженное имя
Не оскорбились, жалея, что был и Метелл тут затронут,
Да забросан и Луп стихами позорными? Тот ведь
Нападал на лучших людей и на всех без различья,
70 Лишь одну добродетель ценя, да ей преданных сердцем.
А когда от толпы и со сцены решились укрыться
Сципионова доблесть и кроткого Лэлия мудрость.
То они с ним, шутя в домашней играли одежде,
Перед тем как сварится капуста. Хоть много я ниже
75 Цензом моим и талантом против Луцилия, все же
Что я сознательно жил, говорить будет долго с досадой
Зависть, стараяся хрупкое зубом разгрызть и наткнется
После на твердое, если чего ты, ученый Требатий,
Тут не оспоришь. треб. И я ничего не могу тут откинуть.
80 Но упреждаю тебя, ты бойся, чтоб дела плохого
Не навело на тебя незнанье священных законов:
«Если дурно кто про кого напишет, то должен
Стать на суде». гор. Если дурно напишет, а если напишет
Так хорошо, что сам Цезарь его похвалит? и если
85 Лишь облаяв достойное сраму, он сам безупречен?
треб. Тут уже смехом окончится суд и уйдешь ты оправдан.

Впервые: Фет А. А., «К. Гораций Флакк», М., 1883.

Сатира I. Гораций и Требатий. Настоящая сатира как бы пролог ко второй книге сатир, собранной по мнению критиков в 726 г. о. о. Р. Она, как большинство сатир этой книги, является в форме диалога; здесь между поэтом и известным в свое время юристом Требатием Тестою, перед которым Гораций излагает, как причины, побудившие его к этому роду сочинений, так и основания, на которых он думает продолжать писать в том же роде.


Ст. 7. Натирались маслом для упражнения на Марсовом поле, после которых освежались в Тибре.

Ст. 11. Октавиана.

Ст. 20. Образ заимствован от ухода за конями.

Ст. 22. Требатий в доказательство мелочности этого рода сочинений приводит целый стих самого Горация из I кн. сат. 8, 11. о Пантолабе и Номентане.

Ст. 24. У серьезных римлян пляска считалась, за исключением религиозных обрядов, для мужчин и порядочных женщин неприличной. Милоний, вероятно богатый ветреник в роде Помпония в I кн. сат. 4, 52.

Ст. 25. У него двоится в глазах.

Ст. 26. Смотр. I од. 3, 2.

Ст. 29. Лучшего по происхождению. Луцилий из рода всадников, тогда как Требатий, подобно Горацию, не знатен.

Ст. 33. Доска, изображавшая спасенного от беды, посвящалась в храме (I од. 5, 14).

Ст. 38. (I кн. сат. 6, 73). Говорится о Венузийском поле отца Горация, на границе между Луканией и Апулией.

Ст. 47. Цервий, корыстолюбивый и злоязычный вольноотпущенный угрожал своим врагам доносом и урной, в которую уголовные судьи опускали дощечки с буквами: A (absolvo) и С (condemno).

Ст. 48. Альбутий, быть может при помощи Канидии, отравивший свою жену.

Ст. 49. Typий, по схолиасту, подкупной судья.

Ст. 53. Сцэва, имя неизвестного преступника, очевидно, приведено для игры на словах (Scaeva) левша и (dextera) десница. Конечно левша не тронет правой рукою.

Ст. 64. Подобием некрасивого животного, кичащегося чужою красивою шкурой (как в баснях), Гораций пользуется и I кн. послан. 16, 45.

Ст. 65. Кай Лэлий, преданный друг Сципиона Эмилиана Африканского.

Ст. 67. Квинт Цецилий Метелл (Македонский) победитель Псевдо-Филиппа, торжествовавший в 608 г. о. о. Р. триумф единовременно со Сципионом.

Ст. 68. Луп, консул 598 г. о. о. Р. По трем уцелевшим отрывкам из Луцилия видно, что сатирик преследовал Лупа.

На сайте используется греческий шрифт.


МАТЕРИАЛЫ • АВТОРЫ • HORATIUS.RU
© Север Г. М., 20082016