переводчики

В снегу стоит он, видишь, сверкающий
Соракт, и больше выдержать тяжести
леса не могут; льдом колючим
скованы туго, застыли реки.

5 Осилим холод. Щедро подбрасывай
в очаг поленья и из сабинского
кувшина, Талиарх, наполни
чаши цекубом четырехлетним.

Богам доверим прочее — долго ль им
10 смирить на море ветры враждебные,
и вот уже ни кипарисы
больше не гнутся, ни древний ясень.

Что будет завтра — знать не пытайся ты,
и каждый день твой, су́дьбой подаренный,
15 считай за прибыль, не чуждаясь,
мальчик, ни плясок, ни ласк любовных.

Пока угрюмых се́дин не нажил ты,
цвети! Для юных — по́ля, ристалища,
и в час условленный под темным
20 ночи покровом шепо́т любовный,

и смех-предатель девы, что прячется
в углу укромном, и ловко сорванный
залог с запястья или с пальца,
после короткой борьбы притворной.

Ты б не спрашивала, ведь не дано нам, Левконоя, знать,
что нам боги сулят, и не пытай ты вавилонские
числа, лучше терпи все, что нас ждет; много ль Юпитером
нам отмерено зим или пришла ныне последняя,
5 та, что лавы стеной борет напор моря Тирренского;
право, будь ты умней, лучше цекуб в чаши цедила бы
и не стала б питать долгих надежд; время ревнивое
мчится, день свой лови и на другой ты не рассчитывай.

Есть ли мера слезам, скорбью исторгнутым
при утрате такой? Плачам учи меня,
Мельпомена, отец вместе с кифарою
голос дал тебе сладостный.

5 Вечный сон охватил ныне Квинтилия!
Совесть, Честь и, сестра чистой Правдивости,
Верность — где и когда могут сыскать ему
По достоинству равного?

Много плачет людей; твой же, Вергилий, плач
10 горше всех, тщетно ты молишь в слезах богов,
чтоб вернули его — ах, для того ли ты
им доверил Квинтилия?

Что ж! И пусть бы играл лучше Орфея ты,
чьей игре бор внимал, как очарованный, —
15 не вернулась бы кровь к тени безжизненной,
что ужасным жезлом своим

сам Меркурий, глухой к нашим молениям,
приобщил навсегда к черному сборищу.
Тяжко. Но притерпись — легче нам вынести
20 то, чего изменить нельзя.

Увы, мой Постум, Постум, бегущие
проходят годы, и благочестие
не даст отсрочки ни морщинам
нашим, ни смерти неукротимой;

5 нет, хоть по триста жертвуй быков ты в день,
решив задобрить Плу́тона хмурого,
кто Титию и Гериону,
мрачным гигантам, волною Стикса

путь преграждает — той, что когда-нибудь
10 всем нам, земные ведавшим радости,
в свой срок преодолеть придется,
будь ты сам цезарь иль бедный пахарь.

И хоть избегнем Марса кровавого
и волн шумящих грозного Адрия,
15 хоть будем осенью бояться
Австра, что может лишить здоровья,

ленивый, черный должен нам встретиться
Коцит текущий, жалкий Даная род
и Эолид Сизиф, к работе
20 длящейся вечно, приговоренный.

Должны оставить дом, землю, милую
жену, и сколько в жизни ни вырастим
дерев, лишь кипарис унылый
следовать будет за нами нудно.

25 Наследник выпьет вина сладчайшие,
под ста замками строго хранимые, —
понтификов нектар любимый —
пол мозаичный ими обрызгав.

«Так, пока я был мил тебе
и не смел ни один избранный рук своих
к шее белой протягивать,
грозных персов царя был я блаженнее».
5 « Но пока не зажгла тебя
страсть к другой, не сменил Хлоей ты Лидию,
с громким именем Лидии
я славнее была Илии римлянки».
« Ныне Хлоя из Фракии,
10 изучившая лад звонких кифары струн,
правит мной — я бы отдал жизнь,
только б милой вреда су́дьбы не сделали!»
« Мой туриец, сын Орнита,
Калаид — наша страсть жжет как факел нас!
15 Дважды смерть приняла бы я,
только б другу вреда су́дьбы не сделали!»
« А как прежняя вспыхнет страсть,
сочетает ярмом двух разлучившихся,
Хлою рыжую побоку —
20 а пред Лидией дверь снова откроется?»
« Хоть мой друг краше месяца,
ты же пробки в воде неуловимее
и капризнее Адрия —
я хотела бы жить и умереть с тобой!»

Если б, Лика, пила воду из Дона ты,
муж твой был бы дикарь — все ж пожалела бы
ты меня, пред твоей дверью безжалостной
на ветру распростертого.

5 Слышишь — двери скрипят, стонет под окнами
во дворе старый сад, ветром терзаемый;
небо ясно, а снег выпавший льдом покрыт
по веленью Юпитера.

Гордость брось, не шути с властной Венерою,
10 колесо, раскрутясь, может канат увлечь,
у отца родилась не Пенелопой ты,
женихам недоступною.

Ни дары, ни мольбы гордой не трогают,
ни фиалковый лик грустных вздыхателей,
15 и ни то, что твой муж юной гречанкою
покорен, — все ж молящему

дай пощаду, смирись, хоть тверже дуба ты,
не нежнее душой, чем змеи Африки, —
не всегда же мой бок будет здесь в сырости
20 на пороге твоем лежать!